Вивисекция русской поэзии?

Сейчас поэзию хотят сделать набором иррациональных, самодостаточных и возвышенных переживаний (эстетический феномен «возвышенного», согласно работам современных философов, может быть не только романтичным, но и брутальным, и даже шокирующим). Пусть в поэзии будет сколько угодно примет современности, брутальных или дискомфортных описаний страдания, но место ей может быть отведено только в частной, приватной жизни, в сфере «культурного досуга». Такое пожелание и даже требование к поэзии со стороны истеблишмента или его значительной части — очевидно, тенденция долговременная. Этого не нужно бояться, но это стоит понимать.

Поэзия бывает разная — популистская и социопатическая, демократическая и герметичная, аналитическая и экстатичная... Все эти различия нуждаются в исследовании и обсуждении. Возможен и спор между представителями разных точек зрения. Но прежде такого спора нужно проговорить: различия в поэтических направлениях — это одно смысловое пространство, а пожелания к поэзии со стороны истеблишмента — ко всем нам, а не только к поэту N. — совсем другое.

via foma

Меня мало интересует мнение критиков, истеблишмента и даже читателей о поэзии.
Меня интересует исключительно мнение поэтов о поэзии!
Поэзия - это ведь не рифмование и ритмирование каких-то там политических общественных или личных, эмоциональных или рациональных взглядов.
Это совершенно иное мышление, кардинально отличающееся от мышления критиков, истеблишмента и читателей.
Поэтому никаким критикам и никакому истеблишменту не подмять под себя поэзию - НИКОГДА!
А то, что они могут подмять, поэзией просто не является.

Портрет молодого госдеятеля

Из глубины возник суровый профиль,
читающий потертый сборник "Вехи".
Промеж идей неясных и высоких,
жевал он чернослив и грецкие орехи.

Но жесткой этой пищею земною
зря тщился напитать свое сознанье.
Тоска в глазах казалась гробовою,
вокруг зрачков маячило страданье.

Зачем ему Бердяев, Франк и Струве,
Булгаков, Гершензон или Изгоев?
Ему бы двигатель с турбонадувом,
и был бы он среди своих героем.

Ему бы корки поважней и покрасивей,
и что б доходов на всю жизнь хватило.
Какая, блин, еще "судьба России"?
На лбу дрожит от напряженья жила.

Отец, и дед, и прадед отсидели,
чтоб без забот он жил на этом свете.
А тут опять какие-то идеи -
без них не удержаться в кабинете.

Вздохнул украдкой и пересчитал страницы,
осталось много... Взялся за орех.
А может, нафик? Дернуть за границу?
Неужто ему надо больше всех?

Но там он точно никому не нужен.
Карьеру бросить совесть не дает.
Работа государственного мужа
от нищеты надежно бережет.

Готов перечитать он даже Канта,
коль будет мода на императив,
готов молиться ради провианта,
напеть и насвистеть любой мотив.

Из глубины возник суровый профиль,
читающий потертый сборник "Вехи".
Промеж идей неясных и высоких,
жевал он чернослив и грецкие орехи.