Владимир Гершуни

[kaplja]

Герман Лукомников(lukomnikov_1) опубликовал потрясающе интересные мемуары Владимира Гершуни!

В частности, там есть большой кусок о с в е р л и б р а х (пародизмах-словообразованиях), с помощью которых Гершуни, вероятно, старался изменить тогдашний окружающий мир. Совковый мир, с его психушками и тюрьмами, о которых сегодня мало кто хочет вспоминать.
Это ведь совершенно библейское, мифотворческое занятие - словами менять мир.
Называть людей, явления и вещи своими именами. Творить словами правду!
Светлая ему память. Спасибо, что он это написал.

Летом 1950 года в старинной омской тюрьме, в подвальной камере, во время одного из вечеров чтения и импровизации, о которых рассказано в «Архипелаге ГУЛаг» и в «Записках Сологдина», я спародировал официальное хамжеское наименование наших концлагерей, заменив в нем три буквы, и подлинное определение этого классического творения марксистско-ленинской мысли, полученное взамен фарисейского, Исаич принял через много лет как заглавие третьей части «Архипелага». В лагере я придумал для гиениального вождя титул каннибалиссимуса (см. в книге Анатолия Якобсона «Конец трагедии»).
До последнего ареста летом 1982 г. мне удалось опубликовать около 200 изобретенных слов (да больше 20 ― других авторов) на 16-й странице «ЛГ» («Ашипки»), на юмористических страницах «Строительной газеты» и в других советских, самиздатских и зарубежных изданиях ― и отдельными подборками, и внутри текстов (в «Юности» и журнале «Морской флот» ― даже в заглавиях).


Лимонов о Гершуни:
В первую же ночь я услышал отворяющееся окно, поскольку старые рамы и скрипели, и плохо закрывались. Когда я вошел, то увидел уже ступившего с подоконника на пол босого бородатого человека. Туфли стояли на подоконнике. Мы познакомились.
Познакомившись, стали ругаться. И ругались до самого рассвета. Когда рассвело, я отправился в «мою» комнату, в спальню – читать «Мои показания» Марченко, рукопись, точнее, машинопись на тонкой, как ее называли, «папиросной» бумаге. Рукопись меня напугала. Я не хотел в нее верить. Видимо, я не хотел знать, что существует жестокий лагерный мир, в котором зэк способен отрезать себе член и бросить к ногам докторши."

Солженицын о Гершуни:
Володю сняли с развода, повели назад, в БУP. Pуки в наручниках за спиной стягивало ему всё больнее, а надзиратель-казак держал за горло и тыкал коленом под вздох. Потом бросили его на пол, кто-то сказал профессионально-деловито: "Тáк его бейте, чтоб у...лся!", его стали бить сапогами, попадая и по виску, пока он не потерял сознания. Через день вызвали к оперуполномоченному и стали мотать ему о намерении террора- ведь, когда волокли его, он хватался за камни!"

Сам Гершуни о Солженицыне говорил так: "Этот тип, похожий на Собакевича..."

Рекомендую читать подряд все постинги на эту тему.

И в довесок статья Кашина о Горбаневской "Хроника утекших событий"
«Признать себя больной — это была программа-минимум, я не осудила ни демонстрацию, ни самиздат, но если скажешь, что ты здоров, это почти гарантированная вечная койка. Это же не лагерь, срока нет — сидишь, пока не вылечишься».
Просто сравните стиль, и все станет ясно.

Честно скажу, это чтение здорово вправляет мозги!